Ваше предложение очень хорошее. К памятнику мы поедем позже, а сейчас ребята хотят помочь вам.

Старик потер затылок, подошел к пареньку и с дрожью в голосе сказал:

— Такими руками, дорогой, не землю копать, а только на скрипке играть.

— И все-таки мы решили всем классом помочь вам. А не то обидимся.

Ближайшим воскресеньем весь восьмой класс был в доме пенсионера. Замочили глину, смешали ее с саманом. Распределили работу и взялись за дело. Я возглавил бригаду штукатуров.

В кладовой хозяина дома нашелся и цемент. Несколько мальчиков и девочек принялись затирать пробоины на ступеньках веранды. Вот где пригодились навыки, приобретенные на уроках труда.

Адам Гулович раздобыл где-то два больших кумгана[12], чтобы вскипятить чай, постелил во дворе кошмы, расставив на дастархане[13] блюда со сладостями.

Импровизированный буфет понравился всем. Костер под кувшинами не унимался. К вечеру все было закончено.

Приходили соседи учителя, хвалили работу. Отремонтированные стены теперь действительно имели хороший вид. Ребят ждал обильный ужин — в котлах кипела шурпа[14] и попыхивал плов.

И тут наш Гуль-ага удалился в дом и вынес скрипку, которую Алмаз оставил у него в день ремонта курятника.

— Алмаз, сердце мое, сыграй, — попросил учитель. — Пусть ребята услышат твою музыку. Я знаю, руки твои отяжелели от штукатурки, но ты все же сыграй.

Алмаз не возражал, взял инструмент и встал около очага, тронув струны смычком.

— Паганини, — тихо объявил он.

И смычок, словно конь ахалтекинец на скачках, рванулся по струнам, осыпая нас звуками.

Алмаз играл все увереннее и быстрее, унося нас на родину великого музыканта.

Заслышав скрипку, вокруг нас собралась соседская детвора, женщины покинули вечерние работы.

Где-то заревел верблюд.

Но вот все вокруг смолкло, звучала только музыка Паганини. Звучала все царственнее. Яшули, что пришли на огонек, опускались на корточки, забрасывая под язык нас. Интернатские школьницы поднесли нм пиалы с чаем.

Все было бы хорошо, не зазвени где-то рядом гильзы и не колыхнись у глаз связка цветных карандашей. И тут я почувствовал, что кто-то на меня смотрит. Осторожно поворачиваюсь и натыкаюсь на колючий взор Нура Аширова. Ого, какой взгляд! Так смотрят на противника, которого поклялись убить, но которого пока никак не достать. Чем, интересно, я не угодил этому пареньку? Ведь с первой нашей встречи так и пышет ко мне ненавистью!

Я снова перевел глаза на Алмаза.

Да, Алмаз, конечно, талант. Молодец, дорогой! Да будет твой путь усыпан цветами.

Странно было видеть, как музыка Паганини властвовала над всем живым вокруг: замерли куры, через дувал[15] перевесил голову верблюд. Козленок приподнял голову, настораживая уши.

Два аксакала, закинувшие нас под язык, потирая морщинистыми ладонями бритые головы, одобрительно улыбались юному скрипачу.

А он стоял возле костра, как таинственный заклинатель, творя что-то такое чарующее, что словами и не передать.

Скрипка заливала двор чем-то солнечным, сердечным и клокочущим. Да, Алмаз большой талант. И конечно, ему доро́га в Московскую консерваторию.

* * *

После концерта во дворе старого учителя мне захотелось написать очерк о юном музыканте. Я сходил в редакцию радиокомитета, посоветовался. Мне предложили записать игру мальчика на пленку. А что, хорошая идея. Но как это сделать? Первым долгом смогу ли я написать очерк о таком талантливом человеке? Хватит ли у меня слов, чувств, знаний? С кем бы посоветоваться? Большинство работников интерната знали, что я когда-то публиковался в газетах. Кое-кому я даже читал свои стихи, но особого успеха среди молодых преподавателей они не имели. Вот когда я почувствовал, что мне не хватает Дурды. Ах, как жалко, что он не слышал игру Алмаза! С ним можно было бы посоветоваться о том, как написать очерк.

Что делать? Несколько ночей я писал. Писал, рвал и снова писал. И вот очерк лежит на столе. Всего шесть страниц, но как они были мне дороги. Дороги потому, что каждое слово я буквально выпестовал. Сначала я хотел прочитать его своему наставнику, но потом раздумал.

"Пусть очерк будет для него неожиданностью, — пришел я к мысли. — И пусть он увидит, что я ценю талант мальчика. И готов ему помочь в меру сил. Птенцу ведь надо рано или поздно вылетать из гнезда".

Вскоре очерк был опубликован.

Первым меня поздравил завуч:

— Молодец. Отлично написал. Я, кажется, недооценивал тебя.

Странно было слышать такое от человека, который, как казалось мне, должен был бы специально не заметить это событие. В ответ на поздравление я кивнул головой, думая: "Что-то скрыто за твоими словами, дорогой. Что-то нужно тебе от меня".

— Послушай, Байрам Чарыевич, у меня есть одна мировая тема, — продолжал завуч, подергивая губой, надрезанной шрамом.

— Какая? — поинтересовался я, почувствовав, что внутренне сжимаюсь, как бы боясь, что меня вот-вот ударят чем-то очень жестким.

— Отличная, для фельетона, — улыбнувшись, отозвался Таджиевич. — Надо развеять миф, будто бы в нашем интернате работают одни Макаренки.

— А разве не так? — прикинулся я дурачком, не понявшим, куда он гнет.

— Так, но только некоторые убитую собаку хотят бросить в колодец, из которого пьют.

— Загадочно говорите.

— Такой вопрос, что сразу и не скажешь. Да и мнение у тебя обо мне наверняка сложилось плохое. Твоего наставника в школу не принимаю, поход в театр не поддержал, новшеств в работе не замечаю. Верно?

— Ну, как вам сказать…

— Верно, знаю… В штыковую атаку не приходилось ходить? — спросил завуч, придерживая дергающуюся губу. — Нет? А я ходил. Страшно. Зазеваешься — и тебе капут. Но и здесь у нас страшно. Вот он, например, ничьи уроки не посещает, а деньги себе за это выписывает. А я должен все это знать и молчать.

— Кто это — он?

— Как сам думаешь?

— Не знаю.

— Подумай. Если тебя в газете печатают, значит у тебя есть интуиция.

Алтынтадж подошел к окну, прикрыл его. Молча постояв, резко повернулся ко мне.

— К тому же еще и пьет. Когда ни придешь, у него дома вечеринка. И когда комиссия приходит, он их домой ведет. Почему-то ко мне их не пускает? Вот о чем надо писать. И писать надо с принципиальной точки зрения. А слов у тебя, я думаю, хватит. Вот сколько написал о каком-то пацане!

Я стоял, не веря своим ушам. Что это такое? Может быть, завуч испытывает меня: ведь он наравне с директором несет ответственность за порядок в школе!

Удивляюсь, как я вообще сдержался. По дороге домой думал о случившемся. Выходило, завуч хочет втянуть меня в какую-то интригу против директора. Вспомнилось предупреждение Гуль-ага. Прав оказался старый учитель,